Неточные совпадения
— А насчет этих клубов, Дюссотов, [Дюссо (Dussot) — владелец известного
в Петербурге
ресторана.] пуантов этих ваших или, пожалуй, вот еще прогрессу — ну, это пусть
будет без нас, — продолжал он, не заметив опять вопроса. — Да и охота шулером-то
быть?
— Ого, вы кусаетесь? Нет, право же, он недюжинный, — примирительно заговорила она. — Я познакомилась с ним года два тому назад,
в Нижнем, он там не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: все купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка, женщины, потрясающие кутежи. Он там сильно
пил, нажил какую-то болезнь. Я научила его как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он, знаете,
в ресторанах философствовал за угощение…
Приятно
было наблюдать за деревьями спокойное, парадное движение праздничной толпы по аллее. Люди шли
в косых лучах солнца встречу друг другу, как бы хвастливо показывая себя, любуясь друг другом. Музыка, смягченная гулом голосов, сопровождала их лирически ласково. Часто доносился веселый смех, ржание коня, за углом
ресторана бойко играли на скрипке, масляно звучала виолончель, женский голос
пел «Матчиш», и Попов, свирепо нахмурясь, отбивая такт мохнатым пальцем по стакану, вполголоса, четко выговаривал...
Все размолотые
в пыль идеи, о которых кричали
в ресторане,
были знакомы ему, и он чувствовал себя
в центре всех идей, владыкой их.
Лет тридцать тому назад
было это: сижу я
в ресторане, задумался о чем-то, а лакей, остроглазый такой, молоденький, пристает: “Что прикажете подать?” — “Птичьего молока стакан!” — “Простите, говорит, птичье молоко все вышло!” Почтительно сказал, не усмехнулся.
Самгин зашел
в ресторан,
поел, затем часа два просидел
в опереточном театре, где
было скучно и бездарно.
Четко отбивая шаг, из
ресторана, точно из кулисы на сцену, вышел на террасу плотненький, смуглолицый регент соборного хора. Густые усы его
были закручены концами вверх почти до глаз, круглых и черных, как слишком большие пуговицы его щегольского сюртучка. Весь он
был гладко отшлифован, палка, ненужная
в его волосатой руке, тоже блестела.
Дуняша предложила пройти
в ресторан, поужинать; он согласился, но, чувствуя себя отравленным лепешками Марины,
ел мало и вызвал этим тревожный вопрос женщины...
«Замужем?» — недоверчиво размышлял Самгин, пытаясь представить себе ее мужа. Это не удавалось.
Ресторан был полон неестественно возбужденными людями; размахивая газетами, они
пили, чокались, оглушительно кричали; синещекий, дородный человек, которому только толстые усы мешали
быть похожим на актера, стоя с бокалом шампанского
в руке, выпевал сиплым баритоном, сильно подчеркивая «а...
— Постойте — я забыл
в ресторане интересную книгу и перчатки, — пробормотал Тагильский, щупая карманы и глядя на ноги, точно он перчатки носил на ногах. — Воротимтесь? — предложил он. — Это недалеко.
Выпьем бутылку вина, побеседуем, а?
Зашли
в ресторан,
в круглый зал, освещенный ярко, но мягко, на маленькой эстраде играл струнный квартет, музыка очень хорошо вторила картавому говору, смеху женщин, звону стекла, народа
было очень много, и все как будто давно знакомы друг с другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно
было любоваться костюмами дам;
в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама
в красном платье, на голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными камнями.
Было как-то странно, что этот коридор оканчивался изящно обставленным
рестораном,
в нем собралось десятка три угрюмых, унылых, сердитых и среди них один веселый — Стратонов,
в каком-то очень домашнем, помятом костюме,
в мягких сапогах.
Говорила она неутомимо, смущая Самгина необычностью суждений, но за неожиданной откровенностью их он не чувствовал простодушия и стал еще более осторожен
в словах. На Невском она предложила
выпить кофе, а
в ресторане вела себя слишком свободно для девушки, как показалось Климу.
В день объявления войны Японии Самгин
был в Петербурге, сидел
в ресторане на Невском, удивленно и чуть-чуть злорадно воскрешая
в памяти встречу с Лидией. Час тому назад он столкнулся с нею лицом к лицу, она выскочила из двери аптеки прямо на него.
Самгин свернул
в переулок, скупо освещенный двумя фонарями; ветер толкал
в спину, от пыли во рту и горле
было сухо, он решил зайти
в ресторан,
выпить пива, посидеть среди простых людей. Вдруг, из какой-то дыры
в заборе, шагнула на панель маленькая женщина
в темном платочке и тихонько попросила...
— Обедать? Спасибо. А я хотел пригласить вас
в ресторан, тут, на площади у вас, не плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя
в столовую впереди Самгина, усаживаясь к столу. Он удивительно не похож
был на человека, каким Самгин видел его
в строгом кабинете Прейса, — тогда он казался сдержанным, гордым своими знаниями, относился к людям учительно, как профессор к студентам, а теперь вот сорит словами, точно ветер.
Еще недавно ему нравилось вслушиваться
в растрепанный говор людей, он
был уверен, что болтливые пассажиры поездов, гости
ресторанов, обогащая его знанием подлинной житейской правды, насыщают плотью суховатые системы книжных фраз.
Но уже
было не скучно, а, как всегда на этой улице, — интересно, шумно, откровенно распутно и не возбуждало никаких тревожных мыслей. Дома, осанистые и коренастые, стояли плотно прижавшись друг к другу, крепко вцепившись
в землю фундаментами. Самгин зашел
в ресторан.
«Что же я тут
буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать отца, вслушивался
в шум
ресторана за окном. Оркестр перестал играть и начал снова как раз
в ту минуту, когда
в комнате явилась еще такая же серая женщина, но моложе, очень стройная, с четкими формами,
в пенсне на вздернутом носу. Удивленно посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
Самгин постоял перед мутным зеркалом, приводя
в порядок измятый костюм, растрепанные волосы, нашел, что лицо у него достаточно внушительно, и спустился
в ресторан пить кофе.
— Жизнью, а не профессией, — вскрикнул Дронов. — Людями, — прибавил он, снова шагая к лесу. — Тебе
в тюрьму приносили обед из
ресторана, а я кормился гадостью из арестантского котла. Мог и я из
ресторана, но
ел гадость, чтоб вам
было стыдно. Не заметили? — усмехнулся он. — На прогулках тоже не замечали.
Но на другой день, с утра, он снова помогал ей устраивать квартиру. Ходил со Спиваками обедать
в ресторан городского сада, вечером
пил с ними чай, затем к мужу пришел усатый поляк с виолончелью и гордо выпученными глазами сазана, неутомимая Спивак предложила Климу показать ей город, но когда он пошел переодеваться, крикнула ему
в окно...
Не желая видеть Дуняшу, он зашел
в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не увидел ее. Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет —
петь на фабрику посуды, возвратится через день.
В уголке письма
было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
Еще дорогой
в ресторан он вспомнил, что Любаша недели три тому назад уехала
в Петербург, и теперь, лежа
в постели, думал, что она, по доброте души, может
быть причастна к убийству.
— От кого бежишь? — спросил Дронов, равняясь с ним, и, сняв котиковую шапку с головы своей, вытер ею лицо себе. — Зайдем
в ресторан,
выпьем чего-нибудь, поговорить надо! — требовательно предложил он и, не ожидая согласия, заговорил...
Но из двери
ресторана выскочил на террасу огромной черной птицей Иноков
в своей разлетайке,
в одной руке он держал шляпу, а другую вытянул вперед так, как будто
в ней
была шпага. О шпаге Самгин подумал потому, что и неожиданным появлением своим и всею фигурой Иноков напомнил ему мелодраматического героя дон-Цезаря де-Базан.
Завтракали
в ресторане отеля, потом ездили
в коляске по бульварам,
были на площади Согласия, посмотрели Нотр Дам, — толстый седоусый кучер
в смешной клеенчатой шляпе поучительно и не без гордости сказал...
В дешевом
ресторане Кутузов прошел
в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое,
в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно
ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг
в ремнях.
В Лондоне
в 1920 году, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста. Они только что покинули дорогой
ресторан. Там они ужинали,
пили вино и шутили с артистками из Дрюриленского театра.
— За что же? Ну, спасибо. Послушайте, выпьемте еще бокал. Впрочем, что ж я? вы лучше не
пейте. Это он вам правду сказал, что вам нельзя больше
пить, — мигнул он мне вдруг значительно, — а я все-таки
выпью. Мне уж теперь ничего, а я, верите ли, ни
в чем себя удержать не могу. Вот скажите мне, что мне уж больше не обедать по
ресторанам, и я на все готов, чтобы только обедать. О, мы искренно хотим
быть честными, уверяю вас, но только мы все откладываем.
Наконец, сделаю и еще признание: я уже тогда развратился; мне уже трудно
было отказаться от обеда
в семь блюд
в ресторане, от Матвея, от английского магазина, от мнения моего парфюмера, ну и от всего этого.
Привалов еще раз взглянул на своего братца, походившего на лакея из плохого
ресторана, и отправился
в свои номера, где не
был ровно двое суток.
«Занятно», — подумал Старцев, выходя на улицу. Он зашел еще
в ресторан и
выпил пива, потом отправился пешком к себе
в Дялиж. Шел он и всю дорогу
напевал...
Ни
в одном первоклассном
ресторане не сумели бы так хорошо его зажарить: снаружи козлятина покрылась красновато-бурой пленкой, но внутри
была сочная.
В то время как она, расстроенная огорчением от дочери и
в расстройстве налившая много рому
в свой пунш, уже давно храпела, Михаил Иваныч Сторешников ужинал
в каком-то моднейшем
ресторане с другими кавалерами, приходившими
в ложу.
В компании
было еще четвертое лицо, — француженка, приехавшая с офицером. Ужин приближался к концу.
План Сторешникова
был не так человекоубийствен, как предположила Марья Алексевна: она, по своей манере, дала делу слишком грубую форму, но сущность дела отгадала, Сторешников думал попозже вечером завезти своих дам
в ресторан, где собирался ужин; разумеется, они все замерзли и проголодались, надобно погреться и
выпить чаю; он всыплет опиуму
в чашку или рюмку Марье Алексевне...
Наш неопытный вкус еще далее шампанского не шел и
был до того молод, что мы как-то изменили и шампанскому
в пользу Rivesaltes mousseux. [шипучего вина ривесальт (фр.).]
В Париже я на карте у
ресторана увидел это имя, вспомнил 1833 год и потребовал бутылку. Но, увы, даже воспоминания не помогли мне
выпить больше одного бокала.
Дело
было неприятное: найти
в Лондоне
в два часа ночи комнату, особенно
в такой части города, не легко. Я вспомнил об небольшом французском
ресторане и отправился туда.
«У себя, — говорит, — я вам ничего предоставить не могу, а
есть у меня родственник, который
в Ницце
ресторан содержит, так я с ним спишусь».
Тогда
в центре города
был только один «
ресторан» — «Славянский базар», а остальные назывались «трактиры», потому что главным посетителем
был старый русский купец.
И сразу успех неслыханный. Дворянство так и хлынуло
в новый французский
ресторан, где, кроме общих зал и кабинетов,
был белый колонный зал,
в котором можно
было заказывать такие же обеды, какие делал Оливье
в особняках у вельмож. На эти обеды также выписывались деликатесы из-за границы и лучшие вина с удостоверением, что этот коньяк из подвалов дворца Людовика XVI, и с надписью «Трианон».
Трактир Тестова
был из тех русских трактиров, которые
в прошлом столетии
были в большой моде, а потом уже стали называться
ресторанами.
Керосинка не раз решала судьбу людей. Скажем, у актрисы А.
есть керосинка. Актер Б., из соседнего номера, прожился, обедая
в ресторане. Случайный разговор
в коридоре, разрешение изжарить кусок мяса на керосинке… Раз, другой…
Из маленьких
ресторанов была интересна на Кузнецком мосту
в подвале дома Тверского подворья «Венеция». Там
в отдельном зальце с запиравшеюся дверью собирались деды нашей революции. И удобнее места не
было:
в одиннадцать часов
ресторан запирался, публика расходилась — и тут-то и начинались дружеские беседы
в этом небольшом с завешенными окнами зале.
Ход из номеров
был прямо
в ресторан, через коридор отдельных кабинетов.
Были еще немецкие
рестораны, вроде «Альпийской розы» на Софийке, «Билло» на Большой Лубянке, «Берлин» на Рождественке, Дюссо на Неглинной, но они не типичны для Москвы, хотя кормили
в них хорошо и подавалось кружками настоящее пильзенское пиво.
Рестораном еще назывался трактир «Молдавия»
в Грузинах, где днем и вечером
была обыкновенная публика, пившая водку, а с пяти часов утра к грязному крыльцу деревянного голубовато-серого дома подъезжали лихачи-одиночки, пары и линейки с цыганами.
Начиная от «Челышей» и кончая «Семеновной», с первой недели поста актеры жили весело. У них водились водочка, пиво, самовары,
были шумные беседы… Начиная с четвертой — начинало стихать. Номера постепенно освобождались: кто уезжал
в провинцию, получив место, кто соединялся с товарищем
в один номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал
в ресторане, стал варить кушанье дома, особенно семейные.
А невдалеке от «Молдавии», на Большой Грузинской,
в доме Харламова,
в эти же часы оживлялся более скромный трактир Егора Капкова.
В шесть часов утра чистый зал трактира сплошь
был полон фрачной публикой. Это официанты загородных
ресторанов, кончившие свою трудовую ночь, приезжали кутнуть
в своем кругу: попить чайку,
выпить водочки, съесть селяночку с капустой.
То-то, мол, говорим,
ресторан! А ехали мы сюда
поесть знаменитого тестовского поросенка, похлебать щец с головизной, пощеботить икорки ачуевской да расстегайчика пожевать, а тут вот… Эф бруи… Яйца-то нам и
в степи надоели!